пятница, 14 марта 2014 г.



Не путешествуйте, Поэты! Пусть путешествуют стихи
по фибрам раненой Планеты, вобравшим Вечные грехи.
Пусть прибывает с Соучастьем за каждой строчкою Молва,
Пусть мир послушает с Согласьем сквозь Душу шедшие Слова...

******

А живу я не в русской сторонке: не потеет душа апаша…
не болеет от психики тонкой – не понятная штука – душа.
Перекаты коврового поля, по которому бродят стихи,
обретают границы покоя вдалеке от словесной реки.

Мы в ином измерении взвесей имяреков, прошедших свой век –
очень трудно любить человека, если умер в себе человек…
Очень трудно творить соучастье и молитвы волшебную ткань,
если выбрало время причастьем бестолковейшей жизни алтарь.

Вот собрались, обсели друг дружку, и творим невесомую Навь –
наши строчки сцепились на мушке: выстрел грянет – и прочь пектораль!
Не прощаясь, уйдем по-английски, говорить нам о прочем грешно –
это рядом, совсем уже близко, чуть коснись и сорвёшь полотно.

Домотканую занавес пятен, под которыми ползает жук,
он должно быть давно уже спятил или просто побит был за фук.
Охранял он волшебную дверцу, ржавой охрой проевшей мечты,
чуть коснись, и под скриплое скерцо обретешь идеал пустоты.

И прикроются жалюзи тихо, и умчаться кареты в страну,
где Батурин казацкий великий обретет и позор и суму…
И в заштатном еврейском местечке тощий раввин даст кровный обет
не считать тараканов за печкой и числа своих горестных бед,

а молиться легко и лампадно перед образом будущих дней,
по которым бредём не бровадно, оттого что живём не умней…
и писать разучились по-русски, и молиться забыли о чем,
потому что уклад наш зулусский, так что здесь и мечты ни причём.

******

Вот вогнало небо в нимб, всё, что выжгло до привала,
а привал пришёл бывало, приглушив походный ритм.
Помню в школе старый стол. За столом – старик с прослушкой
задал ритм карандашом, чтоб связались мы друг с дружкой.

Я выстукивал своё, он своё – в чем места мало.
– Скрипку выбросьте его, дайте ручку из пенала!
Пусть он пишет обо всём, что увидит в мире этом –
коль родился он левшой, значит, быть ему поэтом.

Так и стал поэтом я без скрипичного ля-ля.
В ритмах чувствую клаксон с незапамятных времен.

******

Играют таперы-евреи в ливреях уличных менял,
играют, фарту не жалея, по партитурам древних лам…
А те давно уже с Тибета – в штиблетах вытертых в гаштет
бредут за порцией омлета, в котором травы и паштет…

Им все до мандолы едино… и мандолина и фагот,
и скрипки солнечной долина, и струн измученных флагшток…
Они давно устали тщится, о том, что с Шабалы сошли
на тротуары бледнолицых потомков ядерной зимы…

Уж как рвануло – так рвануло… Иные что, – их нет уже…
И Атлантида утонула, как гжель на яйцах Фаберже…

******

Хранители луж и асфальтов играют без понтов в пинг-понг
под музыку раненных альтов, рождая то рондо, то зонг…
Иные уже торжествуют, иные сумятятся зря,
иные уже не ликуют, пуская в отрыв якоря…

Шторма не впускают баркасы в житейскую гавань войти,
и вечно рыбацкая раса без неводов снова в пути.
Но даже и это не повод средь бисера дней и тревог
последний и страшный свой довод бросать как судьбы эпилог.

******

1.
Я – как оглохшее пианино, жизнь протекает без устали мимо.
Вялые струны, отбилась эмаль, клавиши ссохлись в веков пектораль.

Дамы из конноспортивного клуба бьют по роялю копытами дней…
Мчаться по кругу все цугом да цугом, некогда более видеть людей.

Клавиши глохнут, отрыжка педалей, фортопианно ломается блюз.
Под пианино – разлив "цинандали", в нем угасает Советский Союз.

Новые страны, эпохи, сретенья, время размазало клавиш холсты.
Выпить ли что ли. Ан, нет вдохновенья… Чижики-пыжики с прошлым на ты…

2.
Я – как оглохшее пианино, жизнь – онемевшее кино,
такая, впрочем, пантомима проходит, видимо, давно.
Мир – отшумевшая планида, мир – отбуявшая мечта,
в ней есть и счастье, и обида, но суть, как видимо, не та!

Не те отрывки кинолент, не та отточенность судьбы,
не те осколки прошлых лет, не те надежды и мольбы.
Не тот и друг, не тот и враг, не те расстрельные деньки…
Не то СИЗО, не тот ГУЛАГ, не те колымские пеньки…

Не та страна, не тот народ – к уроду тянется урод,
который век… Хотя, постой! Над всем – тюремный травостой,
под сим – ажурный гипертекст – зуд экстрадиции тех мест,
где прежде выстрадал себя, где ждут кремировать меня.

******

Комментариев нет:

Отправить комментарий