Имперскае актёры, у вас ролей до хрени!

Вы - вечные герои в отвратной мутной пене.
Зовут вас комиссарить на ложной баррикаде -
на клоунских подмостках.... Политики? Нет, бляди!

Они своё урвали от мутного бабла,
оставив вам медали бездушного дерьма.
Бездушные пантоны в былое опадут -
гамаши и кальсоны в срачьё вас угребут.

Как Биглера когда-то - кадета и придурка,
вас вынесет, ребята, по смрадным закоулкам,
и там ваши тщеты дорваться до себя
наткнуться на запреты нехлюйства и вранья.

Народные позёры, кривляки, дураки!
Да разве вы актёры? Вы просто мудаки!

******

В кривавий спосіб кінчалась осінь….

Макс Паленко: УКРАЇНА ДЛЯ ЧАЙНИКІВ

Мені часом здається що моя країна це така собі система операційна

Настільки проста в користуванні що навіть дитина може опанувати її самостійно

Права рука на мишку лягає, ліва рука стискає недожований бутер

А я дивлюся зсередини і яка на мене доля чекає залежить від того, хто сів за компутер

І от сидиш ти - нововстановлений юзер мого народу, перед моєю землею, як перед монітором

І мацаєш її поля і ріки, її землі і води своїм пухким, увінчаним перснями, курсором

І це абсолютно нормально що цьому інтерфейсу

заважають деякі моменти не відповідні твоїм вподобанням

Тому прочитавши молитву господу нашому - Білу Гейтсу, починай під себе змінювати налаштування

Башта в Пізі ще не впала хоч давно би вже повинна в і останні могікани ще дітей робити хочуть

Медсестра мені сказала що ще не вмерла Україна…. Ще не вмерла але лікар вже не дивиться у очі

І шоб змінити якесь усталене світоположення не потрібні танки й треновані хлопці

Тобто, потрібні-звісно але до тебе вони мають дуже умовне відношення

Бо ти не віддаєш наказів ти просто змінюєш опції

Віднині не треба палити рейхстаг і неправильні кнИжки

Не треба рвати язиків, лякаючись гострого слова

Просто внизу екрана клікаєш правою кнопкою мишки

І за власним бажанням, наприклад, міняєш мову

Далі-Пуск - панель управління-Налаштування звуку

Прибираєш галочку з цього хохляцького гімна дебільного

І замість нього вибираєш «золотиє купола» Міши Круга

Які давно вже стоять на рінгтоні твого мобільного

Тепер налаштуємо десктоп відповідно до твого почуття прекрасного:

Міняєм жовто-блакитні кольори на ,скажімо, білосиньочервоні

І замість цього логотипа, тризубого і ужасного

Загружаєш власну фоточку в прифотошопленій зверху короні

Ми тут наче самураї або навіть камікадзе

Вже завчили заповіти й рот розкрили для банзая

Але у роти нам пхають холодець з кісток Гонгадзе

Ця Україна задовбала - все ніяк не помирає

Не потрібні репресії, таємні агенти. Бережи свої нерви,просто звикни

що всі ці ненависні твої опоненти не більше ніж просто випадаючі вікна

На яких там,бачиш,з правого краю, а для них, значить, з лівого-біля серця тобто

Є спеціальний хрестик,його натискаєш. І вони закриваються. Всерйоз і надовго.

А якщо раптом хтось особливо настирливий гірше гіркої редьки тобі заважає

Ти використовуєш засіб багаторазово провірений:

тиснеш кнопку Delete і він просто зникає.

Гарненько виконуючи ці нехитрі рекомендації

Ти наведеш порядок в країні, фактично виб’єш її як перинку

І краєм вуха ловлячи шум за стінами презадміністрації

Зможеш нарешті спокійно пограти в «косинку»

 ******

Анатолій Хромов: Мій народ!

Мій голодний народ на дивані тихо гриз голу кістку роками

Збунтувався і наче в нірвані волю вирвав тремкими руками

Не святий та пізнав свої вади перша кров наче крапля остання

Не злякати нас церберам влади коли кожний іде на повстання!

Коли кожний із нас усвідомить що не звір, не бродяча собака

Ниють рани і зводять судоми та сьогодні ніхто не заплакав

Мій колишній народ на дивані мій великий народ на Майдані!

30 листопада – 02 грудня 2013 р.

******

Сергій Борщевський: Внесок до ленініани

Розбили на друзки боввана, немов ворожу цитадель;

І зажурилася Гавана, й скупу сльозу пролив Фідель.

Розбили на друзки боввана             й зраділи: чорт, мовляв, із ним.

Та схлипи чуються з Пхеньяна: це плаче сам товариш Кім.

Розбили на друзки боввана: тремтять од страху уночі

По всій країні віднедавна всі недобиті Іллічі.

******

Олександр Ірванець: ДОМАШНЄ ЗАВДАННЯ НА ЗАВТРА

Я страшенно ніяковію, коли пишу пафосні тексти. А зараз саме той випадок.

Ну й іще наш фольклор буквально щойно теж народив текст на цей мотив.

Але я абсолютно серйозно взявся до справи. Більшість з вас, друзі,

мусить з дитинства пам’ятати пісню партизанів-гарибальдійців “О Белла Чао”.

Так ось, це воно.

В нічному смерку скажений “Беркут” зачищав, зачищав, зачищав Майдан.

Кийки свистіли, впивались в тіло - так з нас робили громадян.

В кривавий спосіб кінчалась осінь. Та вже на ранок зазвучав, зазвучав нам Глас:

“Терпіти досить. чекати досить. Це ж може ваш останній шанс”.

Йди, брате, битись за честь і гідність, і яничар, яничар, яничар змітай.

За нами правда, й на неї права ти вже ні в кого не питай!

Хай потім кожен сказати зможе: “Я захищав, захищав, захищав Майдан.

І цю свободу, в бою здобуту я вже ніколи не віддам”!

******

Віра Вовк: ЧОРТ

У Маріїнській палаті на золотому горщику

Сидить чорт з обличчям сметанкового пампуха

І цукряною усмішкою.

Йому тепло, йому добре, і яке йому діло до того,

Що на Майдані мерзнуть, щось вигукують,

Чогось домагаються якісь голодні люди?

Адже йому так вигідно, так блаженно було б

Помріяти з кремльським Дідом Морозом

Під святковою йолкою хоча б під портретом

Увінчаної Юлі.

******

НЕ ПЛАЧ, МІЙ СИНОЧКУ!

***Моєму піврічному синові, батько якого на Майдані виборює для нього кращу долю...

                       

Ти, синку, питаєш: "Де неньо?"… І слізки на віях тремтять -

Твій неньо є кров'ю у венах Землі, що по праву твоя.

Він там, де гартується воля в горнилі, що зветься Майдан,

Де досі відлунює болем Одвічна Вкраїни журба.

Він там, де історію пише Нарід, що здійнявся з колін,

Аби його ворог не нищив і в рабство не йшов його син.

Він там, де звучить: "Ще не вмерла!" і лине під Божий покров,

Аби стрепенулась Говерла і збурила приспану кров.

Він там, де пульсують мільйони свобідних сердець, як одне,

Він неньку-Вкраїну боронить, боронить тебе і мене...

Не плач, мій синочку, за неньом, з очей своїх слізки зітри,

Поглянь, жовто-сині знамена розгойдують Волі вітри!!

******

Алла Баранкевич: Болить серце за тебе, моя Україно!!

Просинайтесь, Українці, й Україно! Болить серце за тебе,  рідненька країно!

Всі вставте з колін, дорогі Українці, Щоб Вас  не втоптали  в грязюку чужинці!

Дуже  голосно душа моя  тепер кричить. Поетичне вже слово моє не мовчить.

Я змушена писати нині  про все те, що з душі моєї, й  серця мого йде.

Всі хочемо ми  кращого  для всіх життя. Все погане нехай йде далеко в забуття.

Давно пора вже все змінити в Україні,  щоб всім краще нам жилось на Батьківщині.

Ми захистимо тепер свою країну, щоб заробітчани повернулись в Україну.

Зі сходом й заходом теж хочемо дружити.

*******

 АПРО: Милым идейным ксенофобам братьям Капрановым, не смотря на их литературный талант, на страницах моего блога не место! То же и о Владимире Яворивском, чья политическая карьера должна быть немедленно и решительно прервана. Если не хотим новых майданов - с этническим и полтэтническими подтекстами. Заявляю, как искренний патриот Украины

Хит Майдана "Горіла шина, палала..."

• У підписі до відео вказано, що музика і слова – народні. Пісня вже набрала більше 1,3 тис переглядів.

Слова до пісні:

Горіла шина, палала,
Горіла шина, палала, Там барикада стояла, Там барикада стояла.
Там барикада стояла.
Там барикада стояла. Диких собак не пускала, Диких собак не пускала.

Горіла шина ще й бензин,
Горіла шина ще й бензин, Стріляв здалека сучий син, Стріляв здалека сучий син.
Горіла шина ще й мішок,
Горіла шина ще й мішок, Ой навезли нам тітушок, Ой навезли нам тітушок.

Ой, зеки, зеки, ви мої,
Ой, зеки, зеки, ви мої, Довго служили ви мені, Довго служили ви мені.
Більше служить не будете,
Більше служить не будете, Під суд народний підете, Під суд народний підете .

Під суд народний, трибунал,
Під суд народний, трибунал, Кожен піде регіонал, Кожен піде регіонал

**** Оранжевое сволочьё на русскую поэзию Оранжа не дало ни копейки! В РФ оранжевое поэтическое русскоязычье в профессиональной литературной среде назвали «цветной» поэзией бархатных революций.

Если в лицо русскоязычным поэтам плюнет и Евромайдан – итог будет столь же очевиден. Без памяти о самом Евромайдане, его усилия быстро сойдут на нет… Их тупо сольют олигархи и антинародные политики, в очередной раз рвущиеся к власти! Это подло! Но так произойдёт завтра, если мы себя промолчим!!

В сорок дней киевских кровавых расстрелов - Небесной сотне светлая память! Слава героям!! А со славой Украине я готов ещё подождать…

******

Дитя трех революций, не время сладких дрём, поскольку Украина не жалкий лохотрон!
Вошли в судьбу и доска сурьезные деньки, поскольку мало лоску в традициях страны...

Дитя трех революций не хочет прозябать, как видно прав Конфуций: пора добро ковать!
Нет радости на свете, коль нет её в стране, где глупость жухло светит, а мудрость в трын-траве...

Дитя трех революций желает мир менять - однажды пробудившись, сон разума прервать.
Она ведь украинка - ей дорога страна, которая тропинку к свободе обрела!

Дитя трех революций в иные верит дни, ведь как сказал Конфуций: свобода - знак любви!

******

Вот оно время потомков. В моде – слияние лун, горные велосипеды, и олимпийский июль,
стейки и мидии в супе, морепродуктов квашня, наркобордель в Гваделупе и не пустая мошна.
А корифеи-поэты сверхиронично и зло в годы циничного гетто точат своё ремесло.
Мы говорим без обиды, стейк подтекает в соку... Впрочем, имеются виды слопать его под рагу.

Ханжества веки далече, в моде отпетая рать: ноги забросив за плечи, шустро идёт воровать.
А не урвав ни на йоту, вырвет кому-нибудь глаз, или, что проще, в охоту, сбросит с Земли как балласт.
Вычислит в миг, закопает и прикатает катком… Впрочем, иной раз бывает счастье коньячным глотком.
Слушать чужую браваду мне по годам ни к чему - слышал судьбы канонаду, мерил беду наяву.

Но не писал ироничных устрично злых буффонад! Мидии в супе? Отлично! Черные клоуны?! В ад!!
Хватит нам ёрничать, братцы, – те, кто способен творить – нам ли в шутах оставаться, нам ли баклушами быть?
Снился мне сон тривиальный, будто бы средь баррикад я восстаю эпохально против земных буффонад,
против кичливого века, против резонного зла в день, когда рядом со мною встала поэтов родня!

И велеречие эха выскребло души до дыр, – искренней строфикой века правды восстал Мойдодыр!

******

Проступает обыденность странного свойства – митинговость впивается в ритмы дождя
переулками неба бредет беспокойство в позументах мелодий грядущего дня.
Пересортица весей жует бутерброды и живет на Кресте без обложки и схим,
потому что платить по счетам идиотам не придумано нынче: Отечество – дым!..

Мы с Ириной в подземке – снуют покемоны,вдруг, ба!, – Кручик с женой, не подавши руки.
Ну, и ну… А поэт ведь, духовные гоны отошли навсегда… Жмут души сапоги.
Это было вначале, а после – растленье: над подобным трюизмом оранжевый флаг –
разбрелось по квартирам мое поколенье и загрузло в себе в непробуд-сапогах.

Пересортица душ, пересортица знаков – на душе кривокрюк – черных дней волкодав.
Мне приятен Майдан – вышел я и заплакал: мы – проср@ли своё, ну, а он – угадал!
Не придуманный сленг украинских сторечий, – не един, но могуч украинский язык, –
пробуждается зов от надежд человечьих… Эй, поэт, да куда ты? Останься, мужик!

Ты послушай, они говорят на "паленке" перезревшего зла перешедшего в боль.
Не корми ты метафор их прошлой сгущенной, а круши и твори "новояз", марамой!
Да куда вы, ребята, поэты, стилисты, да куда ты умчалась от правды, попса –
Псе’народные тоже, в мать вашу, артисты… Если вызрела площадь – молчать ей нельзя.

Сколько прибыло их? Говорят – к миллиону батальоны бесправных, но гордых борцов…
Я не вижу творцов долгожданных колонны, – разобщились они на детей и отцов.
Зуд мобильных кручин – телефонные тесты: над страною молва, а в дебильниках – срыв.
И опять, в вашу мать, это ж братцы не честно, что шикует над нами конкретный дебил!

Проволочки тусовок в политике в моде – все гундят при народе о мерах на ЗА…
Впрочем ЗАВТРА уже наступило, блин, вроде, так к чему же давить на упор тормоза?
Расскажу, как всё будет – я видел – в исходе, поезда и автобусы вдруг подадут,
и Чернобыль идей, не расхлябанных вроде, по просторной стране все с собой развезут.

И останутся дворники – мыть камнепады, и останутся пекари – печь пирожки,
и останутся лекари, бл@ди и пабы, детутатов-козлов воровские дружки…
Разве стоит о том, пока время Пречистой над столицей – оранж и молитва икон,
в каждой новой душе много краски лучистой, и подобная блажь не проходит на кон…

Я не знаю – молиться, напиться ли, плакать, знаю точно, что снова приду на майдан,
И на чванство поэтов мне "русских" накакать – я ведь тоже поэт, значит, мир не пропал!
И родные семитские теплые лица я увижу вполне с разнохлопцами дня.
Тяпнем мы самограй, как в народе годиться, и ужремся за Родину – ревности для!

Ну, а кто не поэт, а из слов балалайка – ты сюда не ходи, хоть метафор знаток…
Украинский народ – не ходок-попрошайка – Он за правдой пришел, понимаешь, браток!
Говори ты с ним нынче ну хоть по-зулусски! Он за правду привержен –общения для:
украинским,
на идиш,
иврите,
на русском,
на английском,
на польском,
немецком,
французском,
и поверь мне, – общаться народу ПОРА!

Завтра всем раздадут проездные талоны, – и разъедется НАЦИЯ строить и петь,
но в резерве оставит колонн батальоны и оркестров луженных площадную медь…

А попса… Что попса? Разыграется снова… и проктологи им не помогут, друзья.
Впрочем, это известно, не мудро, не ново… Будут бабки сшибать – им иначе нельзя.

А поэты уснут – им оранжевый цвет это оттиск мечты в горе попранных лет.
Не будите поэтов и вы до поры… Доброй ночи, страна. Нищих духом храни…

Дай им сытость, а нам, дай покой без сует. Ненавидишь ты нас! Говорю, как поэт.

******

Мы плывём в табакерке уставших времён. Подле нас проплывают мечты островов,
а под ними – знамён закисают холсты, да кликуши печально корячат персты…

Им, кликушам, ужо не пройти никуда, пережевана в жом их истерик страда,
на которых они за работу свою получали порой – и бабло, и жратву…

Мы плывём в табакерке, начхать нам на тьму, что так долго и зло накрывала страну,
и в той тьме отрывалось отпето ворье, да народ придавил и спросил за своё…

Но упал вдругоряд чёрнопад воронья, будто падальщик вновь метит время ворья.

*******

Некогда выпить и белого чаю, чтоб на все сорок, со вкусом стократ…
Город палаток подобен причалу – кто-то пришёл, а кому-то назад…

Кто-то прибудет на берег турецкий, кто-то прибудет на Крест за жратвой –
мир половинчат давно не по-детски: кто-то при «фордах», а кто-то с сумой.

Где-то жратва в океанах посуды, где-то асфальт – тот же уличный бар…
Мы не равны, и к чему пересуды, если украден народный алтарь?

Если заведомо ведомо всем – власть толстосумов пришла насовсем!

******

Я отбуду свой десяток лет без амбиций и эмоций жухлых...
Ну, не дали мне велосипед – я от слёз при этом не опухну!

Коль уже проведаны сполна мною сны и траверсы в треть века,
жить хочу, планету возлюбя, просто оставаясь человеком!

Пусть порой уходят за порог те, в кругу которых жил и верил...
Я отныне впрямь не одинок, так как в человечество поверил!

Я отныне – гуру и пиит, проходимец, плут и Вечный жид!

******

Жратва из одуванчиков, мудилы из-под мышки –
от пальчиков до пальчиков обрезаны не слишком,
куражные, отпетые, отчаянные гады,
сплошь в ленточках, с обетами держаться до блокады.

Джидай от них отнекался – не мальчик для битья,
не Конотоп здесь ведемский, нет валенок, братва!
От марта и до августа – тусовка не для нищих:
здесь комиссарят денежки – они же и для пищи,
обилие водчоночки и звонких голосов,
пацаночки-погодочки в компании юнцов,
и тут же тетки-дядечки и бабушки старушки
при мегафонах фирменных орут:«жидво!» друг дружке.

А я бреду по Киеву, миляга Вечный жид,
играть в такие игрища душа мне не лежит…
Мне ведомо – оплачено подобное хамье,
а жизнь нуждой прихвачена, стенает: ё-моё…

******

Мы – дворовые дрожжи – ужасней и добрей,
чем где-нибудь, быть может, сто в невидаль царей!
Прижмём и обогреем, огреем кулаком,
зачать в пылу поспеем сто тысяч дураков!

Бабенки наши хватки на вечный неуют –
для них райком-палатки – шалашик, рай, капут!
Никто из них не блеет, мол, улица – дерьмо!
оплачено – сумеют прожить и здесь легко!

Какие наши годы – обычный секонд ряд
даёшь древко свободы и секса термояд..
Когда же миг приходит, и нас выносят прочь,
они дружков заводят… на траурную ночь.

Сшибают у пивнушек на рюмку пятачки,
стоят в осенних лужах – палаточки снесли…


г. Киев, март2004 г. -август 2006 г.

Небесная сотня: помнить всех поимённо...

Андрей Курков: «Евромайдан дает сильный толчок для написания новых романов»

• Андрей Курков - thekievtimes.ua

Елена Габриелян

• Украинский писатель Андрей Курков о Евромайдане, консолидации украинской интеллигенции, страхе перед войной с Россией и о том, как протестное движение в Украине станет импульсом для современной литературы.

Андрей Курков: Евромайдан дает сильный толчок для написания новых романов

RFI: Во французской газете «Либерасьон» появилась ваша статья под названием «Сегодня утром война еще не началась. Я плохо спал». Вы все еще боитесь начала этой войны?

Андрей Курков: Да. Я думаю, что не я один. Потому что оккупация Крыма - это не окончание истории. Право собственности у России на Крым нуждается в легальном подтверждении, и Россия не может получить легитимации этой территории, пока ее не признает российской Украина. Только потом Запад успокоится, и Россия может делать то, что хочет. Украинское правительство не собирается соглашаться ни на какие переговоры. Естественно, они невозможны. Для того чтобы заставить, Россия должна практически заменить украинское правительство, украинских лидеров своими людьми. А это без войны невозможно.

- Читая заголовок этой статьи, кажется, что вам приснился страшный сон. Вы так воспринимаете происходящее или верите, что это все реальность?

На самом деле, я понимаю, что это реальность, я не спал уже больше двух месяцев. Мой распорядок ночи (а не дня), я думаю, не только у меня, но и у многих моих друзей, да и у многих украинцев - это просыпаться ночью несколько раз, смотреть в интернет, что происходит, проверять. Сначала мы проверяли все онлайн-камеры с улицы Грушевского, с Институтской, с Майдана, а под утро я каждый раз проверял, не сожгли ли мою машину, глядя во двор. Потому что, в конце концов, моя машина была одна-единственная во дворе. Соседи убрали свои машины подальше от центра, спрятали. На нашей улице поджигали машины, и у других выбивали стекла, ломали их. Поэтому, конечно, нормальный сон остался в прошлом году.

- Вы живете в 500 метрах от Майдана и фактически наблюдали с самого начала, что происходило. Некоторые говорят, что произошел государственный переворот, другие - революция. Есть ли понимание того в украинском обществе, что произошло на самом деле?

Сейчас все понимают, что произошла революция. Началось все с обычных студенческих, неполитических протестов. Студенты вышли во Львове и в Киеве требовать, чтобы Янукович все-таки подписал Соглашение об ассоциации с ЕС. Потому что для многих студентов слово «Европа» обозначает европейское будущее. У них жизнь впереди, у меня большая часть - позади. Янукович ласково улыбался по телевизору и говорил: «Мне нравятся их протесты, я их понимаю, мы когда-нибудь подпишем, но сейчас мы не можем». И в принципе, все бы затихло, если бы 29 ноября ночью, в 4 часа утра, по приказу министра внутренних дел Захарченко с разрешения Януковича не была использована сила «Беркута» против 400 студентов и демонстрантов.

После этого уже были протесты не против неподписания соглашения, а протесты с требованием наказать виновных за разгон демонстрантов, уволить или отправить в отставку Захарченко и провести расследование. К сожалению, не услышали Янукович и товарищи этих протестов. Они стали игнорировать Майдан, в новостях на центральных каналах Майдана не существовало. Существовали какие-то «новости с полей».

Площадь Независимости в Киеве и площади в других городах были заняты после этого уже не студентами, а средним классом, рабочими, бизнесменами, которые стали протестовать против правительства, против Януковича лично и против коррупции. И, таким образом, все развивалось до момента, когда началась стрельба снайперов и по отдельным демонстрантам, и просто в толпу. В ту ночь мой старший двоюродный брат Константин стоял с толпой на Майдане, и в человека, который стоял плечом к плечу с ним - в голову - попала пуля, убила насмерть. Слепой обстрел проходил. И удивительно, что люди в то время ощущали шок, но не ощущали страха. Убитого отнесли к гостинице «Казацкая» - в другой конец Майдана, и вернулись опять на свое место на Майдане.

- Разделилась ли украинская интеллигенция на «за» и «против» Евромайдана, или сейчас уже идет какая-то консолидация?

Консолидация была с самого начала. Интеллигенции против Майдана не было. Были государственные служащие против Майдана, у которых не было выхода - их грозили уволить. Власть требовала, чтобы постоянно организовывались «Антимайданы». Участникам «Антимайдана» платили 250 гривен в день, но иногда эти деньги пропадали, им не платили вообще. Из Донецка привезли целый поезд в Киев участников «Антимайдана», но в какой-то момент испугались выпускать этих 600 человек из поезда, и поезд постоял на платформе закрытый и вернулся обратно в Донецк. То есть, добровольных участников митингов против Майдана не было.

- Было очень много жизненных историй на Евромайдане. Как вы думаете, как эти события отразятся в современной украинской литературе? Вы сами собираетесь написать книжку?

Я веду дневники 30, и даже больше лет своей жизни. Я сейчас готовлю свои дневники, которые начинаются с 21 ноября прошлого года к изданию с комментариями. Это будет книга и о Евромайдане, и о российских действиях в Крыму и на Украине. Но я думаю, что толчок для написания романов, конечно, эти события дают очень сильный. Потому что здесь - не «оранжевая революция». «Оранжевая революция» теперь кажется чем-то таким розовым и пушистым по сравнению с тем, что произошло. Здесь свобода окроплена кровью. Здесь заплачена огромная цена человеческая за то, чтобы изменить страну. Поэтому я думаю, что какой-то энтузиазм, особенно у молодых писателей, наверняка возникнет, и многие захотят написать романы, рассказы. Поэзии уже много о Евромайдане. Эта поэзия висит на стенах киевских домов, на баррикадах висит. Люди просто пишут и вывешивают, распечатывают. Появится проза, появится много документалистики, эссеистики. Конечно, это то же самое, что революция 1917 года.

- Что бы вы ответили той российской интеллигенции, которая подписалась под письмом в поддержку действий российских властей в Крыму?

Для меня они не являются интеллигенцией. Я хочу сказать большое спасибо - я сегодня получил уже не первое, далеко не первое письмо от Людмилы Улицкой. 19 марта прошел конгресс Пен-Клуба русских и персидских писателей, которые против действий России на Украине, и они готовы приехать в Киев, чтобы встретиться с украинскими писателями. Я хочу им сказать спасибо. И Людмиле Улицкой, и Владимиру Сорокину, и Татьяне Щербине, и Борису Акунину и многим другим, кто не подписал это письмо, потому что они люди самодостаточные, независимые, им не нужно работать профессиональными патриотами, какими работают вот эти сотни подписантов.

- Вы думаете, есть такая профессия - «профессиональный патриот» теперь в России?

Конечно, она всегда была и есть. «Профессиональные патриоты» были и на Украине. Есть такая профессия, когда люди зарабатывают своей лояльностью показной к любой власти, лишь бы эта власть их любила и возила за свои деньги на разные выставки, в том числе и книжные.

http://www.russian.rfi.fr/ukraina/20140327-andrei-kurkov-evromaidan-daet-silnyi-tolchok-dlya-napisaniya-novykh-romanov-0

TAGS: ЕВРОМАЙДАН - ИНТЕРВЬЮ - КНИГИ - УКРАИНА

Пластилиновые зубы лучше чем гнилые дёсна.
Мы за память Украины, её черные борозды,
а не красные кошмары интервентов из Кремля...
Украина, разве мало в позу ставили тебя?

Пал Батурин, и уплыли сотни трупов по реке...
Что там... тысячи! Забыли кто с баблом на коротке?
Тысяч семьдесят сломали и распяли на крови...
В петербургские болота тысяч семьдесят лягли...

Вот история по праву за поруганный народ -
тысяч семьдесят услали, чтоб поднять Дальний восток...
Тысяч семьдесят в предгорьях предказказья за царя
пали русского, и с болью приняла их мать-земля...

Тысяч семдесят, возможно, нам придется в землю лечь,
чтобы русского сатрапа голова упала с плечь,
чтобы запах паханата позабылся на века.
Тысяч семьдесят, ребята - это памяти река!

******

Почти бездвижимое время не стало в полночь прирастать
И комиссаров вздорных племя опять училось воровать.
И мы стенали понемногу – за что нас к Богу без любви
Уже пакует жизнь в дорогу без бастурмы и пахлавы.

Зачем нам к прошлому и это ещё в младенцах, но ворьё,
А может им за всё ответить, пока не вырвалось в хамьё?
И мы точили ятаганы – коль умирать, так умирать –
ворьё прирежем филигранно, чтоб не ловчилось воровать.

На прахе прошлых революций восстанет будущий комбед
Уже без зол и контрибуций, а в зареве грядущих лет.
Кто встретил сатхи, тот злодейства уже не явит никогда,
Но Навь земного ротозейства разрушить может племена.

И в плевелах душевной Нави привычно сыщется злодей,
поскольку время проморгали мы в тщете явочных идей.
Но Бог не дал нам Златоуста, и Заратустра не пришёл -
Опять бабло гнилой капустой пристало к душам нагишом.

Какой завет оставить в мире, какой кондёр оставить вам,
Кто снова в тазике приплыли всё в тот же храм житейских драм.
Ни языка, ни слов, ни веры – галера новых иноков
В миру, где старых до холеры – для дураков и простаков.

Но вот иной простак, сумятясь, откроет истину одну
Нельзя жить счастливо горбатясь, и на хрен вышвырнет братву!
И всё воровское ошметье отправит в ров по счету: ПЛИ!
Поскольку жить на белом свете мешали эти упыри…

А революция – сорвалась, иль оборвалась – не прошла:
Небесной сотней отозвалась и болью в память отошла.
Не зря стреляли наши деды, не зря ворье душили в рост –
Где наши прошлые победы, когда блаженствует компост?!

******

Веле Штылвелд: Международная смена или мир без стеснения, пионерская быль

Веня Сеточкин получил в лагере досадно-обидное прозвище “обнаруженец”. И ведь точно – где только Веничку не выносило.

В свои двенадцать курчавый с конопушками мальчуган носил вечно обсосанный на концах, вяло обвисающий на груди фабричный шёлковый галстук, застиранный до свекольного цвета ещё зимой, в интернате.

Летом этот галстук казался почти древнеисторическим ситцевым, и потому самым мрачным и никудышным на весь пятый отряд районного пионерского актива. С него всё и началось.

– Сеточкин, – сказала при знакомстве Алла Борисовна. – В таком галстуке тебе только в дежурства на кухню ходить. Туда мы тебя и запишем: на все четыре – от костра до костра.

– Это не честно! – возразил было Сеточкин.

– А честно пионерский конец равнять с комсомольским, а вместо аккуратненькой подушечки на союзном узле выкручивать танец кобры парнокопытной...

Вечером в палатке мальчишки уже смеялись:

– Слышишь, Веня, твой галстук не танцует по ночам танец кобры на парнокопытном кончике живота?

– Не-а... – вяло отвечал Веня.

– Оно и понятно, – не унимались озорники. – Ведь у тебя, Веничка, мягкий кончик.

– А то, подумаешь, вы особые жеребцы!..

Прервал общий трёп физрук Георгий Иванович, зашедший в палатку с “летучей мышью”, и за раскрытие темы галстучных и иных мягких кончиков отправил всех шестерых диспутантов хлорировать пустовавшие в это время окраинные Ме-Же, куда уже через пару дней, сразу после танцев, совершенно осмелев, наравне с мальчишками ходили все лагерные девчонки под непременный полонез Огинского. Свою собственную партию на губах исполнял в унисон со встречными-поперечными каждый.

А в тот первый вечер что-то щелкал себе и всем певчий дрозд, и под его феноменально-природную партитуру у нерасторопного Венчика при совершенно необъяснимых обстоятельствах именно в “Же” слетели в крайне правое бетонированное очко слабо державшиеся на потных заушинах и липком от стыда кончике носа большие плюсовые очки.

Ревнитель пионерской морали физрук Георгий Иванович, тут же прозванный за время отсутствия Гошей-в-хлорных-калошах, ушёл за пожарным багром, а потом в кромешной темноте при слабом свете всё той же “летучей мыши” уже сам дядя Миша – опытный лагерный истопник и бывалый сантехник долго багрил и пытался поддеть “тии чортови окуляры”. При этом дядя Миша посылал всех “на кульбабу” и смачно поминал всё тот же кончик живота, но уже в выпукло-отвердевшей внеконкурсной номинации.

Старшая добрейшая медсестра Клавдия Львовна после промывки водопроводной водой дополнительно вымыла очки ядовито-жёлтым фурацилиновым раствором, как будто Веничкины очки внезапно прихворнули на “говняную” простуду, и даже продезинфицировала затем их спиртом, налив при том по рюмашке, естественно, и себе, и дядя Мише, и Гоше-в-хлорных-калошах.

В расположение отряда из всех проштрафившихся мальчишек Венчик возвратился последним. Сверстники и сверстницы давно уже сладко спали и сопели себе в две дырочки. Только из крайней палатки отрядной Аллы Борисовны шли тихие проникновенные стоны под настоятельные просьбы-мольбы педагогически нерадивого физрука.

– Алка, стерва, пусти! – сипло басил недавний морализатор.

– А вот и не пущу, Жорочка! – строго, но затем почти ласково отвечала Борисовна. – А пущу, так не отпущу, – говорила она уже плотоядно. – Да пускаю же я тебя, глупого, – в голосе начинали звенеть уже капризные нотки. – Ты только больше не берись воспитывать моих маленьких глупых зайчат! Я сама как следует воспитаю... Ой, та-ю... Ю... А-у... Ы-у... У... – дальше голос отрядной засосало нечто, что внезапно затрясло щитовой корпус палатки и даже окрестные ей берёзы.

Далее в палатке отрядной ритмично заскрипели пружины кроватной сетки, плотно придавленные парой матрацев и взгромоздившейся на них промискуитетно-комсомольской парой погнавшей на всех парах распугивать мирно дремавших на берёзах глупых летучих мышей и странно поразив далеко не глупого мальчугана…

– Бог дал за окнами свет, дамы и господа!..

– Далеко не сегодня... Далеко не сегодня. Мешки и смешки начались в 1968 году. В лагере пионерского актива над Днепром...

...Словацкий пионерский отряд подвезли к лагерным воротам в пятом часу утра. Словаки и словачки в белых канатье из, конечно же “французской соломки” разбрелись маленькими группками по всему лагерю, спящему и приверженным светлым молочным эргрегором детских счастливых снов. И только немногие “жаворонки” повысовывались из палаток затем, чтобы, протря свои сонные глазки, увидеть ещё одних соцлагерных иностранцев. Им-то и показалось, что на отдельной лагерной территории в самый разгар солнечного пионерского лета открылся грибной сезон.

На деле же девчушки и мальчуганы в бело-сине-красных галстуках из Броно выглядели более статно и менее драматично, чем их советские сверстники.

Юные чехословаки навезли с собой 50-граммовые баночки с куриным паштетом из Австрии, с которой у центрально-европейской соседки, как говорится, было «Вась-Вась». Привезли с собою импортные подростки-детушки и кукол Гурвинека в комплекте с его стебанутеньким папой. От этих куколок всех немедленно повело – запахло чем-то более мягким, более домашним, чем дико кукарекающие по утрам пионерские радиогорны, от которых под ложечкой у кого только не ныло.

И, конечно же, привезли с собой иностранцы всяческие по размеру колоды затейливых и пикантных игральных карт с порношлюхами явно высшего арийского происхождения, из-за чего именно эти карты, а не фуц-Гурвинеки стали самыми желаемыми сувенирами, после которых по цепким рукам элитно-совковых щенят, активных в своём пионерстве, шли сами молодые словачки, сметанистые на вид, нов бледно-рыжих опалинах густых хлопьев веснушек, разбросанных по всему телу – от самых мочек очаровательных ушек и до пят, где и там их было, что опят придорожных...

Танцуй, танцуй, выкруцай, выкруцай!
Добру пецку не зруцай, не зруцай!
Добра пецка на зиму, на зиму.
Нема кожный перину, перину...

Загремели лагерные лабухи на вечеринках до самой маковки лета 1968-го...

Но до маковки лета и чехословацких событий было ещё далече и все эти русые да русявые, паленные да рыжие Катаржины, Маржечки, Индриги. Ружены, Божены, Иржички и Мадлены пленили сердца лагерных донжуанов, к коим вдруг по случайной нелепости причислили и стеснительного Вениамина, который просто оторопел, когда напротив его палатки поселили, правда, не шесть, как у советских мальчишек, а всего только четыре словачки: две Катаржины, Маржечку и Ружену.

Если честно и откровенно, то самым гадким утенком среди своих сверстниц-подруг выглядела Ружена, но у неё были потрясающе огромные, хотя и огненно-рыжие местами ресницы да еще непомерный рост, ибо от пяток до коленок было в ней росту столько же, сколько у самого низкорослого Венички от пяток и до бедер куда более чем у самой Ружены неузких и рыхлых.

Ружена оказалась невероятно мечтательным и прожорливым существом. Она с искренне добродушной улыбкой принимала угощение киевлянок и киевлян, и поглощала их со скоростью полёта американского космического корабля “Apollo”, так что в места общественного пользования тянуло её чаще других.

А тут ещё совпали у Руженки и Венички “отхожие” биоритмы. (Тот, кто рос в больших детских коллективах, знает – в жизни и не такое случается.) Вот и случилось как-то Веничке нечаянно обнаружить, что в кирпичном простенке между двухполюсником Ме-Же кто-то злонамеренный подковырнул и вышвырнул едва не целый кирпич, отчего однажды встала Руженка перед Веничкой своим “шпалистым” пятнистым тельцем во фрут, чем заставила невинного мальчика онеметь. Более всего же убили его её мощные плечевые веснушки, которые на следующую же ночь приснились Веничке в виде самой настоящей ягуаровой шкуры. Эта шкура увила его собой и с бедным мальчиком случилась поллюция, тогда как по жалобе самой словачки Руженки бедному лагерному слесарю-кирпичнику дяде Мише достался от обеспокоенного начальства отчаянный нагоняй.

Перепуганной девочке показалось, что за ней из-за рыхлой кирпичной кладки наблюдает какой-то отчаянный Джек-потрошитель в странном акваланге старинного противогаза (так живописно были описаны Веничкины очки), который, как бы это сказать по-русски, вполне был готов с большой охотой совершить с нею fuck (ах, это непереводимое слово!) и предпринять насилие, которое она едва ли бы так просто пережила. К тому же с ней уже однажды совершали в предместьях столичной Праги такое же жуткое насилие патриотически настроенные младочехи. От них несло чешским пивом, запахом американских сигарет и какими-то экстремистскими лозунгами.

– Ну что вы! У нас насилие не пройдёт! – свято заверил руководителя словацкого отряда расторопный инструктор из горкома ВЛКСМ. – У нас здесь нет ни младочехов, ни Джека-потрошителя, ни кого бы там ещё, вплоть до “марсиков” (обычно бродивших в одних плавках и прикрывая кожаной деловой папкой головы, но в нужные минуты выставлявшие их в виде одностороннего щита с тем, чтобы за столь импровизированным прикрытием повыворотить на показ своё восставшее вдруг межножие. “Марсики” в ту пору в окрестностях лагеря были, но при вечернем отлове их били смертным боем веслами от байдарок и увесистыми кулаками годованные лагерные физруки, в обычное время трутни и тунеядцы) – Далее следовало и более веское заявление – Мы советские люди! Мы – советский народ. А за моральное состояние советских людей я вам отвечаю конкретно.

После этого дядя Миша брал мастерок, раствор и кирпич и шёл восстанавливать порушенное статус-кво мест общественного пользования точно так же, как совсем недавно багрил из отстойника Веничкины очки. Видно за него и отвечал бравый инструктор, как и за ночную поллюцию Венички, вызванную столь необычной телесной оболочкой длинновязой словачки.

Даже для неё Веничка был кем-то эфемерно недовозрослым, хотя и стал причиной её стойкой сексуальной фобии, от страха которой сам же чуть позже её и вылечил. Просто в очередной родительский день нескладно-костлявую Руженку так никто к себе из элитных деток не пригласил и тогда Руженка сама позвала к себе в палатку столь же одиноко бродившего по воскресному лагерю Веничку и после этого два часа кряду настойчиво и упорно, а временами даже вполне порывисто и страстно учила его целоваться, тогда как где-то рядом в палатке у “золотой” молодёжи гремел портативный ленточный магнитофон расхожую песенку Владимира Семёновича: “...а принцессу мне и даром не надо,//Чуду-юду я и так победю...”

Целовала Руженка Веничку так, как если бы перед ней был не Веничка, а именно столь представляемый в её воображении ужаснейший Джек-потрошитель. Веничка был перед ней совершенно беспомощный, но опытная Руженка не облизывала мальчика как иные девочки карамель, посаженную на деревянную палочку в виде ярмарочного петушка. Нет, Руженка целовала мальчика трогательно, с должным очарованием, ибо губы у неё имели запах пряных альпийских трав, от которых у Венички голова шла кругом. К тому же девичьи губы источали какую-то особую упругую мягкость, которая пружинила в мальчике каждую частицу его юного существа. А, пройдя долгое и настоятельно-профессиональное обучение, он просто опьянел от смеси запахов руты и чабреца, в висках у него застучало кузнечным молотом, а в ушах зазвенели тонкие пронзительные колокольчики. Их губы то и дело свивались в связующем их сущности ритуале, отчего Веничке начинало казаться, что весь он начинает светиться изнутри каким-то странным солнечным светом и наполнятся тонким золотым воздухом...

Но заканчивалась бобина с песенка, в которой “отважный королевский стрелок” “Чуду-юду победил и убёг”, и измочаленные дети разбредались по своим пионерским палаткам согласно отрядной принадлежности. Веничка едва уносил свои подросшие разом ноги. В кармане у него лежали подаренные Руженкой карточные порнографические дивы и даже самый настоящий австрийский презерватив, который в тот же вечер из мальчишеского любопытства испытали на прочность, влив в него трехлитровую банку речной днепровской воды, по поводу чего был собран срочный педсовет, а сам презерватив изъят.

Ни Веничку, ни Руженку никто так и не выдал. Мальчишки стояли на своём и им свято поверили, что они просто нашли этот резиновый “прибор” и, о детская простота, признали в нём шарик, с которым взрослые обычно шли на майские демонстрации. Хотя бы в том, что это “взрослый шарик” мальчишки оказались правы. Им поверили и отпустили... Кого куда. Веничку, понятно, к Ружене. Ведь повторение – мать учения, рута, мелиса, мята, чабрец...

Ему было двенадцать. Немецкому мальчику Вернеру из социалистической Германии. Его никто не стал приглашать к себе в дом. Уж больно славянскими были черты его деревенского лица жителя Лейпцига. Стоял август шестьдесят восьмого... Лагерь пионерского актива на Трухановом острове сделали международным. Били в огромные овечьи барабаны и плясали хору поджарые болгары, мелькали в соломенных шляпах кокетливые акселирированные словачки, гоготали и лопотали на своём страшном фашистском матёрые молодые немцы.

Курт, долговязый тринадцатилетний приятель Вернера, всё время бродил по лагерю в обнимку с рыжеватой конопатой Урсулой, и требовал от неё рабской покорности. Проявления животной раболепности перед подростком были у девочки разнообразными: то вдруг перед обедом она падала перед ним на колени, то вдруг прямо на пляже лезла целовать Курту ноги...

В такие минуты к сладкой парочке тогда ещё незнакомого "Твикс" опрометью неслись руководители группы и переводчик, и что-то страшно строго гоготали над Куртом, пока он не отходил от своих дурацких затей... В такие минуты Урсула клепала на мир своими красивыми близорукими бельмами и по-дурацки шморгала носом. На лице у неё плыла отупело-похотливая, почти идиотская улыбка покорного полуживотного. Из-под махрового халатика выбивались упругие литые шары разжаренного мороженого, от взгляда на которое у многих парней и мальчишек начинали катиться слюнки и жарко пузыриться в штанах.

Продолжался родительский день. Немцев по домам разобрали всех. Кормить вишневыми и мясными варениками и украинским борщом. В лагере остались только старый руководитель (он уже был однажды в Киеве, в сорок первом) и сладкая парочка, да ещё Вернер. Вернера к себе страстно желал пригласить Веничка, но у них на двоих с матерью была одна крайне бедно обставленная комната. В такую комнату администрация лагеря, руководствуясь инструкциями ЦК Комсомола, рекомендовала не приглашать...

А Вернер всё надеялся, что к Вениамину его заберут, а мудрая мать всё не ехала и не ехала... Вскоре после ухода от Ружены (их обоих вспугнули чьи-то настойчиво громкие голоса, вызывавшие мальчишку к приехавшей посетить его матери) под мышкой у Венички оказался роскошный бархатный лев, который и сегодня, почти через тридцать лет, ещё не разлезся и не расползся по ниточкам и ворсинкам... Только львёнок и остался с ним, а Вернера забрала к себе какая-то страшно костлявая восьмилетняя девчонка Кристина, у которой в Киеве был двенадцатилетний живой братишка Максим.

Приехала и уехала мать, и мальчик остался почти одиноко бродить по лагерю, пока не добрел до "немецких" домиков, откуда доносились сначала ужасные вздохи, затем идиотский смех немки Урсулы, а после какой-то разговор, перешедший на уговоры и раздирающий душу вопль.

У палатки с вопившей Урсулой одновременно оказалось несколько советских детей и старый немец Отто. Он резко распахнул полог палатки, и тут все увидели совершенно голую, сгорбленно сидевшую на кровати Урсулу. Прямо на оголенные колени девушки всё время капал зажжённый перед её лицом расплавленный презерватив, а Курт разражался смехом счастливейшего на Земле человека, и всё ниже и ниже подносил к девичьему телу горящую резину.

Так бы и продолжалось всё время – вечность, но тут резко наотмашь, прямо по лицу, Курта ударил Отто. Он набросил на ноги Урсулы байковое одеяло, и только после этого возвратился к повалившемуся в угол палатки молодому садисту и сквозь зубы процедил ему прямо в лицо по-русски: "Жи-вот-ное!". Процедил так специально, что бы мы его поняли... А затем стал бить фашизоидного мальчишку ногами. Он бил его долго. Старый фашист бил молодого, всхлипывала Урсула, и так было до тех пор, пока их не развёл лагерный радист Николай. При этом он бросил:

– Довольно!... Свои фашистские штучки оставьте для себя, ребята, для вашего Фатерлянда, для вашей любимой Германии...

Уже перед закрытием смены, с тем, чтобы оздоровившиеся отпрыски своих родителей выглядели ещё лохматее, их повели помыться под душем. Требовалось отмыть речной песок и заеложенные тем же песочком царапинки. Иных явных поводов не было, разве что пришла директива, что где-то в очередной раз утонул нерадивейший на Земле пионер, отчего был то ли объявлен траур, то ли всеобщая педагогическая перестраховка. В иные годы в лагерях из-за подобной перестраховки иногда не позволяли купаться по несколько дней подряд в самые распрекрасно знойные дни.

Подготовка к походу в душевые оказалась весьма и весьма занимательной и многотрудной. Проверялось и многократно перепроверялось присутствие мыльниц, мыла, банных полотенец и отрядных эмблем, за которыми то и дело носились в палатку старшеньких в отряде девушек – существ основательных и дисциплинированных, среди которых наиболее серьезной казалась выделявшаяся своими зрелыми девичьими формами Данка Ковальчук с огромными серыми глазами и пышной за пояс косой. Она всё время переносила внешнюю суету и распарку вполне положительно, сидя на своей кровати у тумбочки, на которой лежала стопка эмблем и стояло раскладное зеркальце. В зеркальце Данка смотрела на себя внимательно и даже как-то “сурьезно”. На ней был какой-то откровенно взрослый блузон – весьма и весьма декольтированный, появляться на улицу в котором она не отваживалась, но зато в самой палатке чувствовала себя в нём вполне.

Из-под блузона выбивалась огромная и почему-то чуть даже румяная грудь. Такую грудь Веничка однажды уже видывал. Но та первая принадлежала его бабушке Еве и была обычно скрыта огромным бюстгальтером, за которым дедка Наум уезжал обычно на толкучку куда-то в Клавдиево, откуда возвращался пьяненьким и обычно радостно вскрикивал:

– Ева, золотко, меня опять пытались объегорить прямо на примерке, но я четко помнил, что чашечки бюста не должны наползать мне на уши. Те, что наползают мне на уши – это уже десятый размер, а у тебя, либн майс, только, слава Богу, девятый.

Веничку словно заклинило. Откуда у почти его сверстницы “слава Богу, девятый” он так и не постиг, но, увидев, приоткрыл рот и замер перед Данкой “ Додиком Ришелье”. Должно быть, и легендарный основатель Одессы однажды остолбенел оттого же. Но Данка только лукаво улыбнулась и подобно конотопской ведьмы окрысилась взрослой, почти старушечьей рожицей:

– Получил эмблему и брысь! Тоже мне пузатая мелкота... – И хотя Веничку вроде бы и вынесло к остальным суетящимся во внешнем мире мальчишкам, из транса он так и не вышел, в том же таки трансе он и вошел в помывочный предбанник, и очнулся только в теплых как патока руках отрядной Аллы Борисовны. Со всех сторон на него несли девичьи и женские форма, над которыми довлел бюст гогочущей над ним Данки и бедра Аллы Борисовны:

– Бейте его! Это Веничка! Точно придурко!

– Не бейте его, он ведь и точно пришибленный! Лучше завяжите ему полотенцем глаза, а мы его здесь рассмотрим!

– А давайте мы ему бантик завяжем. Правда, с волосиками у него не густо, но хотя бы на шею...

– Стоп, курочки! Нельзя над мальчиком издеваться. – Строго сказала Алла Борисовна. Глазеть он на вас будет не слишком. Я ему уже успела голову намылить. А мыло щиплет глаза. Так что он ничего особого не увидит. А вот если выйдет от нас замазурой всем нам стыд, да и только. Поливайте его, чем можете, и никому об этом ни слова!

– О, я и лейку взяла с собой! А у меня есть спринцовка, а у меня...

– Стоп! Никаких у меня! Много узнает – состарится! Приступаем!..

Сквозь мыльную пену к телу ошалевшего и онемевшего Венички потянулись девичьи пальчики. Они мыли и щипали его, ощупывая как пришельца, выпавшего из пролетавшего над лагеря НЛО, отчего Веничка только всхлипывал и сычал под всеобщую распарку и хохот.

Вдруг, как по команде, все процедура внезапно прервалась. В помывочную вошла пожилая лагерная медсестра Клавдия Львовна, затмившая своими формами и бедра Аллы Борисовны и грудь Данки-Данаи:

– Это надо же так по-дурацки истязать будущего мужичка! Мальчонка не собачонка. Отступитесь, бессрамницы. Где его там трусики, шорты. Наденьте все за него и немедля выставьте за дверь. Пусть парнишка продышится. Это надо не очки, так лобки...

– Что ещё за очки? – поинтересовалась Алла Борисовна. – Не те ли, что побывали в параше?

– Вот дамочка ты при теле, а мозгов ни на грош, – услыхал Веничка уже из предбанника, – зачем же так всё время одного мальчонку горошить. Ты б лучше, срамница, помолчала, а то ведь и о тебе по ночам березы филинам шепчут...

– Что шепчут, что шепчут, что... – раздались нестройно-тихие девичьи голоса. Сам же веничка уже догадывался о чём мог идти этот сказочный перетрёп. Конечно же, о Гоше-в-хлорных-калошах, который в это время мыл мальчиков, в то время как Веничка совершенно распаренный и обестыженный шел в направлении к палатке, где его уже не смущали заброшенные на шиферную крышу палатки шутниками его первые в жизни взрослые на верёвочках плавки.

Он спокойно снял с пожарного стенда большую совковую лопату и, ещё до прихода всей братвы и шаловливых девчат, стащил эти ужасные плавки вниз и зашвырнул их ближайшую мусорку. Отныне он, как и все, будет носиться по пляжу в обыкновенных спортивных трусах, нисколько не стесняясь засветиться своим маленьким, но не гордым слонопотамчиком. Ибо весь окрестный мир далеко далёк от стеснения, так почему же ему себя тем изводить…

…Наутро следующего после родительского дня понедельника, ещё до времени утренней лагерной линейки, чешский руководитель объявил притихшим словацким детям – всем этим русым да русявым, палёным и рыжим Катаржинам, Иржичкам, Индригам, Руженам, Боженам, Мадленам, что их страна находится в состоянии необъявленной войны с Советским Союзом.

Из-за остывшей бани, вечно недостроенной перегородки в легендарном Ме-Же, из-под отдалённых деревянных грибков весь день был слышен плач разделённых запретом на общение разноплемённых славянских детей.

март 1999 г., опубликовано в октябре-ноябре 1999 г.
в журнале «Лель ревью», г. Киев

• Обновление статуса - Автор: Пошукова ініціатива Майдану

!!УВАГА!!!
«Пошукова ініціатива Майдану» шукає СВІДКІВ кривавих подій 18 ЛЮТОГО!!!
А саме ЗАРУЧНИКІВ, яких захопив «беркут» в Українському домі.
Та очевидців, що бачили ПОХОВАННЯ вбитих у Марїінському парку і на вул. Інститутській.
За достовірну інформацію буде ВИНАГОРОДА.

Анонімність гарантуємо!
Контакти:
тел.. 093 71 60 712
меіл svidky18.02@gmail.com

#майдан #18лютого #зниклі #пошук

Светлана Касьяненко Скажіть,народе, чому озвучують 103 бійці, а як же згорені в профспілках, а як же пропавші ще з 30 листопада, а де ж ті, якими була встелена дорога 18 лютого біля метро Арсенальна...Ні, де вони, я знаю... Згоріли в криматорії на нашому кладовищі... Люди! на Майдані загинуло 500 осіб!!!

Веле Штылвелд власть фиксирует физические тела.... народ должен обязан предъявить власти мартиролог безвести пропавших... по нормам военного времени власть резонно готова будет не признавать до 30% виртуального списка.... но дальше - всенародное расследование... но и тогда отыщется только треть... прочих вывозили как мусор на свалки, которые спешно грейдировали, сжигали во всяческих сезонных топках, забрасывали в лесные придорожные рвы и перелески, топили подо льдом рек киевского региона... сегодня уже можно наметить красную канву аккупунктуры смерти, но должен быть сайт свидетельских показаний по розыску... Публикуйте на фб свидетельства - я видел на майдане, он говорил, что родом из... Пропал из поле зрения... при каких обстоятельстьвах... номер мобилки... оставшиеся документальные свидетельства.. и пр. сестра жены по таким шагам в первые дни марта в Украинском доме пробила по компу и разыскала ПЯТЬ ЧЕ. Поиск вела по социальным сетям... Сегодня учат сетевиков в КПИ. Вот и дать в курсовые ПОИСК УКРАИНЦЕВ, ПРОПАВШИХ ЗА 3 ПЕРВЫЕ МЕСЯЦА ЕВРОМАЙДАНА, не хрен туфту в курсовых гнать... Я задолбался за этих олухов прирабатывать в прошлые трудные для себя годы.... Никаких маклерских курсовых... Только социально значимые! И коррупция в вузах подвинеться! Давайте национальный КЛИЧ!!!