Капкан воителей-сатрапов и их приспешников-рвачей,
черед кровавейших этапов творит историю ловчей.

А ловчих блох куют для бойни. Там истребляют и людей.
Но Чёрных пагод зреют двойни в экстазе сладостных страстей.

Хоть кто-то рад тому, что рядом блудят в крови, как на пиру
кумари, гейши и наяды — гетеры в ядерном яру.

Там, в Закамышье, диких псов плодят из чёрных голосов.

******

Опять шёл дождь. Недоуменье. В нём вызревал торговый ряд.
Там продавали изумленье старух, лоточников, бродяг.

Бодягу, брюкву, баклажаны скупал гунявый инвалид,
отвергший ванну и нирвану, как сам скиталец Вечный жид.

Для деда мрачного Лукьяна он на чифир чаи припас,
чтоб тот хлебнул их сыто-пьяно, и обкумаренный погас.

Однако, что же — Вечный жид в “мешок” к Лукьяну не спешит.

******

На разделение потомков и трансформацию миров
ведёт служение с котомкой средь переулков и дворов.

Огни житейской клоунады прожгут расколотые льды,
и на осколках буффонады взалкают счастья у черты

И те кто смел, и те, кто ведал, и кто смеялся и грустил,
и постно в праздники обедал, и осмеять не допустил

Бедовой жизни калачи, хоть те, увы, не куличи.

******

Все те же треугольники рассвета, все те же неземные кирпичи. —
Небесные булыжники, вендетта клонируют кровавые ключи.

А на Земле так издревле творится, что кровь людская, спеченная в соль,
в истории никак не растворится, поскольку в ней неистовая боль.

Поскольку в дивных камешках кровавых, которыми творили терема
могучей, лучезарной сверхдержавы, страданий надломились письмена.

Теперь в оплавах боли горьких книг достанет и праправнукам вериг.

******

Параноическое время — смешенье желчи и купюр,
дефолты слов, больное семя и ритуальный “от кутюр”.

Качели, катыши, ковриги, вериги, вервия, врачи —
кому-то тяжких лет квадриги, кому-то власти куличи.

Кому-то, ведомо, неплохо друзей шпицрутенам предать,
и слепок выдоха без вздоха затем публично осмеять...

Вот так и злобствуют дворняжки, отъевшие на службе ляжки.

******

Однажды ложь уступит ложе, где славно спать и можно врать
какой-нибудь довольной роже, которой дали жировать.

Такой козявке невесомой однажды выбреют мозги,
и мир известной идиомой отметит путь её низги.

А там — рояль. А за роялем — трудяга-тапер — плут, позёр.
Добротно пьян и эпохален, хоть нотный стан, и тот он спёр.

Мажорно давит фа-диез, сдав на толчке души протез.

******

От митингов до менингита одна густая дурь в башке.
а шайка киллеров сердита — бери-вяжи кота в мешке.

Тогда, как выкриков немного, не всё: дави, круши, трави...
Не всем казённая дорога. Иным, представьте, визави.

Ни милосердия, ни крика — клавир, псалтырь и дуй в дуду.
Они ведут себя велико, земному счастью на беду.

К чему мечте отроги лет, тогда как в них дороги нет.

******

Замирает шум в бараках волдырями вязких снов.
Каждый здесь рыдал во злаках, проклиная слов улов.

Языки засохли в душах — кто оглох, а кто ослеп —
обезличка части суши, где когда-то был совдеп.

Зазнобило, засосало заворочало в ночи,
ниспадает покрывало — спят в окалинах сычи.

В душах — чёрные заглушки. Сон. Забвение друг дружки.

*******